можно ли византию назвать теократическим государством
Идея Вселенской теократии в поздней Византии
Царство Мое не от мира сего
Жизнь государств в чем-то похожа на жизнь людей. Они живут, покуда их душа — движущая идея — продолжает вдохновлять граждан, а те, в свою очередь, готовы отдавать за нее энергию, силы и даже жизни свои. Государства смертны, однако им, как правило, весьма редко достается роскошь спокойного умирания: чаще они находят свой конец в крови, ярости и насилии революций, переворотов и войн. История знает всего несколько государств-долгожителей, переживших детей и внуков своих сверстников и умерших в глубокой старости после многолетней агонии. Таким государством-долгожителем par excellence [1] являлась Восточная Римская империя, чья движущая идея была настолько сильна, что, даже окруженная врагами, лишенная всей территории, кроме полуразрушенной столицы своей, голова без тела, она продолжала влачить затянувшееся существование, пока наконец очень долго задерживавшийся coup de grace [2] не прервал нескончаемой агонии. Византийская империя ушла в невозвратное прошлое.
Как же византийцы видели себя в этом изменившемся мире? Как воспринимали они униженное положение Вселенской империи, которая должна была быть провиденциальным выражением земной власти Самого Христа?
Августу единоначальствующу на земли
Многоначалие человеков преста,
И Тебе, вочеловечшуся от Чистыя
Многобожие идолов упразднися.
Под единем царством мирским грады быша,
И во едино владычество Божества языцы вероваша.
Теократия была реальной данностью для ромеев. Тем не менее они никогда не забывали о призрачности всего земного и о том, что рано или поздно всему в этом мире приходит конец. Этот имманентный “пессимизм”, выявлявшийся во времена кризисов и потрясений, был отличительной чертой византийского характера. В кругах, противившихся унионистской политике Палеологов, он был чрезвычайно силен. Вот что пишет английский историк:
В свете вышесказанного следует рассматривать отношение между имперской властью и священноначалием — imperium и sacerdotium — в поздней Византии. От равновесия между ними, согласно формулировке Юстиниана, зависит благосостояние Империи:
Однако imperium все же занимало первенствующую позицию в этой “симфонии”. Византийцы никогда не сомневались в подлинности печально знаменитого “Дара Константина” (приписываемый императору Константину документ, составленный папской курией в VIII в.). Но в то время как папы основывали на этом подложном документе претензии на законность своей политической власти, византийцы видели в нем лишь еще одно подтверждение первоверховенства императора, дающего (и следовательно, могущего отобрать) эту власть.
Богословски миропомазание значило:
Этот новый греческий национализм в реальной жизни способствовал отступлению на задний план наднациональной, вселенской функции Империи. Теперь император мог претендовать лишь на некую мистическую ауру вокруг своего титула и довольствоваться ролью главы весьма неясно определяемого “содружества наций”. Но и этот ослабевший престиж уже начинал подвергаться сомнению. Около 1395 г. московский великий князь Василий I спрашивает Константинопольского патриарха Антония о необходимости литургического поминания императора. Ответ Антония показывает, что теократическая идея, несмотря ни на что, не была забыта:
Слова “эллин” и “эллинский”, первоначально избегаемые из-за языческих ассоциаций, которые они вызывали, постепенно делались все более приемлемыми и даже престижными среди византийской светской интеллигенции, а через нее в конце концов и среди правящих кругов. Медленно, бессознательно и исподволь теократическая идея вселенского царства подменяется секулярной идеей эллинизма.
Юрисдикция Патриархата, в отличие от Империи, по-прежнему распространялась на громадные территории, включающие в себя земли, оккупированные турками, задунайские районы и огромные пространства, занимаемые русскими княжествами. Более того, Вселенский Патриархат для всех православных в каком-то смысле продолжал являться центром православного мира. Конечно, император по-прежнему был последней инстанцией при назначении патриарха, но сам Патриархат обладал гораздо большими возможностями и властью, чем обедневшая имперская канцелярия. Частыми делаются заявления патриархов об их сверхнациональных обязанностях и вселенской власти. В том же письме к великому князю Василию I патриарх Антоний пишет:
Но еще более характерным является письмо патриарха Филофея Коккина, написанное в 1370 г. русским князьям, не признававшим митрополита Алексия. Вот что он пишет относительно патриаршей власти:
Мы не будем анализировать весьма оригинальную богословскую позицию автора этого послания, ибо она не относится к рассматриваемой нами теме. Важно то, кем патриарх претендует быть для “внешних”, кем он хочет для них казаться, даже несмотря на то, что с точки зрения православной экклезиологии роль, заявку на которую он делает, является, по меньшей мере, сомнительной. Очевидно, теперь уже более не светские власти, а патриарх играет активную роль во внешних сношениях; патриарх (вспомним письмо патриарха Антония Василию I) считает своей обязанностью защищать императорский трон. Именно патриархи сохраняли б ό льшую верность имперской идеологии, чем сами императоры, ищущие путей соглашения с Западом, в пользу которых не верил никто, кроме узкого круга интеллектуалов-“латинофронов”, Поэтому не приходится удивляться, что унионистская политика таких императоров, как Михаил VIII, Иоанн V и Иоанн VIII, заранее была обречена на провал.
Реалисты были правы: спасти Империю было невозможно. Во вторник, 29 мая 1453 г., после героической шестинедельной защиты, пал Константинополь.
Крествуд, Нью-Йорк, 1985 г.
[1] Par excellence (фр.)- по преимуществу.
[2] Coup de grace <фр.>— букв. “удар милосердия”, термин рыцарских турниров, переносн. — пресечение мук.
[3] Ostrogorsky G. History of the Byzantine State. Rutgers University Press, 1969. P. 27-50
[4]οικουμενη (греч.) — обитаемый мир.
[5] Runciman S. The Byzantine Theocracy. Cambridge Press, 1977. P. 1-2
[6] Цит. по: Шмеман А. Судьба византийской теократии. Православная мысль. Париж. 1947. № 5. С. 133.
[7] Meyendorff J. “Ideological Crises in Byzantium 1071-1261”, The Byzantine Legacy in the Orthodox Church. SVS Press: N.-Y., 1982. P. 89.
[8] Шмеман А. Судьба… С. 137-138.
[9] Meyendorff. “Ideological Crises..” P. 69.
[11] Runciman S. The Fall of Constantinopole 1453. Cambridge Press, 1969. P. 19
[12] Циг. по: Карташев А. В. Вселенские Соборы. Б. м., 1963. С. 537.
[13] Meyendorff. “Ideological Crises..” P. 73
[14] Ibid. P. 73. Скабалланович Н. Византийское государство и Церковь в XI в. СПб., 1884. С 369-370.
[15] На Руси ее воспринимали как официальный документ.
[16] Runciman S. The Byzantine Theocracy. P. 140
[17] Ostrogorsky. P. 427-428
[18] Meyendorff. “Ideological Crises..” P. 73
[19] Ostrogorsky. P. 433-434
[20] Runciman S. The Byzantine Theocracy. P. 145-146
[21] Runciman S. The Last Byzantine Renaissance. Cambridge Press, 1970. P. 18
[22] Мануил II Палеолог.
[23] Цит по: Митрополит Макарий. История русской Церкви. СПб., 1868. С. 469-470. Прилож. 11
[24] Runciman S. The Last Byzantine… P. 22
[26] Несколько лет спустя он, под именем Геннадия, станет первым патриархом Константинопольским после захвата города турками.
[27] Georgius Scholarius Gennadius. “Contre les Jiufs”, in OEuvres Competes. Paris, 1829-1855. III, 252
[28] Митрополит Макарий. V. С. 469-470. Прилож. 11.
[29] Цит. по: Meyendorff. “The Ecumenical Patriarchate Yesterday and Today”, The Byzantine Legacy… P. 249
[30] Runciman. The Fall… P. 20
[31] Jorga N. Byzance apres Byzance. Bucarest, 1935
[32] См., напр., его стихотворение “Панмонголизм”:
Когда в растленной Византии
Остыл божественный алтарь
И отреклися от Мессии
Народ и князь, иерей и царь…
[33] См. выше текст и примечание 6.
Опубликовано в альманахе Альфа и Омега, №1, 1994
Вселенская теократия в поздней Византии
Царство Мое не от мира сего
Жизнь государств в чем-то похожа на жизнь людей. Они живут, покуда их душа — движущая идея — продолжает вдохновлять граждан, а те, в свою очередь, готовы отдавать за нее энергию, силы и даже жизни свои. Государства смертны, однако им, как правило, весьма редко достается роскошь спокойного умирания: чаще они находят свой конец в крови, ярости и насилии революций, переворотов и войн. История знает всего несколько государств-долгожителей, переживших детей и внуков своих сверстников и умерших в глубокой старости после многолетней агонии. Таким государством-долгожителем par excellence [1] являлась Восточная Римская империя, чья движущая идея была настолько сильна, что, даже окруженная врагами, лишенная всей территории, кроме полуразрушенной столицы своей, голова без тела, она продолжала влачить затянувшееся существование, пока наконец очень долго задерживавшийся coup de grace [2] не прервал нескончаемой агонии. Византийская империя ушла в невозвратное прошлое.
Как же византийцы видели себя в этом изменившемся мире? Как воспринимали они униженное положение Вселенской империи, которая должна была быть провиденциальным выражением земной власти Самого Христа?
Августу единоначальствующу на земли
Многоначалие человеков преста,
И Тебе, вочеловечшуся от Чистыя
Многобожие идолов упразднися.
Под единем царством мирским грады быша,
И во едино владычество Божества языцы вероваша.
Теократия была реальной данностью для ромеев. Тем не менее они никогда не забывали о призрачности всего земного и о том, что рано или поздно всему в этом мире приходит конец. Этот имманентный “пессимизм”, выявлявшийся во времена кризисов и потрясений, был отличительной чертой византийского характера. В кругах, противившихся унионистской политике Палеологов, он был чрезвычайно силен. Вот что пишет английский историк:
В свете вышесказанного следует рассматривать отношение между имперской властью и священноначалием — imperium и sacerdotium — в поздней Византии. От равновесия между ними, согласно формулировке Юстиниана, зависит благосостояние Империи:
Однако imperium все же занимало первенствующую позицию в этой “симфонии”. Византийцы никогда не сомневались в подлинности печально знаменитого “Дара Константина” (приписываемый императору Константину документ, составленный папской курией в VIII в.). Но в то время как папы основывали на этом подложном документе претензии на законность своейполитической власти, византийцы видели в нем лишь еще одно подтверждение первоверховенства императора, дающего (и следовательно, могущего отобрать) эту власть.
Богословски миропомазание значило:
Этот новый греческий национализм в реальной жизни способствовал отступлению на задний план наднациональной, вселенской функции Империи. Теперь император мог претендовать лишь на некую мистическую ауру вокруг своего титула и довольствоваться ролью главы весьма неясно определяемого “содружества наций”. Но и этот ослабевший престиж уже начинал подвергаться сомнению. Около 1395 г. московский великий князь Василий I спрашивает Константинопольского патриарха Антония о необходимости литургического поминания императора. Ответ Антония показывает, что теократическая идея, несмотря ни на что, не была забыта:
Слова “эллин” и “эллинский”, первоначально избегаемые из-за языческих ассоциаций, которые они вызывали, постепенно делались все более приемлемыми и даже престижными среди византийской светской интеллигенции, а через нее в конце концов и среди правящих кругов. Медленно, бессознательно и исподволь теократическая идея вселенского царства подменяется секулярной идеей эллинизма.
Юрисдикция Патриархата, в отличие от Империи, по-прежнему распространялась на громадные территории, включающие в себя земли, оккупированные турками, задунайские районы и огромные пространства, занимаемые русскими княжествами. Более того, Вселенский Патриархат для всех православных в каком-то смысле продолжал являться центром православного мира. Конечно, император по-прежнему был последней инстанцией при назначении патриарха, но сам Патриархат обладал гораздо большими возможностями и властью, чем обедневшая имперская канцелярия. Частыми делаются заявления патриархов об их сверхнациональных обязанностях и вселенской власти. В том же письме к великому князю Василию I патриарх Антоний пишет:
Но еще более характерным является письмо патриарха Филофея Коккина, написанное в 1370 г. русским князьям, не признававшим митрополита Алексия. Вот что он пишет относительно патриаршей власти:
Мы не будем анализировать весьма оригинальную богословскую позицию автора этого послания, ибо она не относится к рассматриваемой нами теме. Важно то, кем патриарх претендует быть для “внешних”, кем он хочет для них казаться, даже несмотря на то, что с точки зрения православной экклезиологии роль, заявку на которую он делает, является, по меньшей мере, сомнительной. Очевидно, теперь уже более не светские власти, а патриарх играет активную роль во внешних сношениях; патриарх (вспомним письмо патриарха Антония Василию I) считает своей обязанностью защищать императорский трон. Именно патриархи сохраняли бόльшую верность имперской идеологии, чем сами императоры, ищущие путей соглашения с Западом, в пользу которых не верил никто, кроме узкого круга интеллектуалов-“латинофронов”, Поэтому не приходится удивляться, что унионистская политика таких императоров, как Михаил VIII, Иоанн V и Иоанн VIII, заранее была обречена на провал.
В глазах любого беспристрастного наблюдателя Вселенская империя был обречена. Единственная возможность опять объединить епархии Вселенского патриархата в одном государстве состояла в принятии неотвратимого и в признании зависимости от турок, под властью которых все равно уже находилось большинство епархий. Империя погибнет, но Церковь таким образом будет сохранена. В последние годы существования Империи большая часть византийцев осознала этот горький факт и смирилась с ним, поэтому ставшая крылатой фраза последнего имперского мегадуки (премьер-министра) Луки Нотары: “Лучше турецкая чалма, чем тиара кардинала” — совсем не была такой шокирующей, как кажется сначала. Из двух зол выбирают меньшее. Единственный путь сохранения Церкви, а вместе с ней и вселенской теократии, патриархия видела в отказе от спасениялюбыми средствами давно умершей Империи, о чем бесплодно хлопотали романтики-латинофроны, как правило проповедовавшие с университетских кафедр в безопасности и комфортеИталии.
Реалисты были правы: спасти Империю было невозможно. Во вторник, 29 мая 1453 г., после героической шестинедельной защиты, пал Константинополь.
После падения Империи Вселенский патриархат остался носителем неумирающей теократической мечты. Однако сама организация жизни православного меньшинства в Оттоманской империи вскоре привела к перемещению акцентов. Патриарх делается не только главой Церкви, но и “миллет башой” —.главой греческой нации. Религия начинает ассоциироваться и в конце концов идентифицируется с национальностью. Теократический идеал постепенно подменяется греческим религиозным национализмом. Это отождествление вселенскости с эллинизмом живет и до нынешнего дня: достаточно вспомнитьвсе попытки насильственной эллинизации различных народов и претензии вселенских патриархов быть главой греческого рассеяния, а то и всей православной диаспоры. “Byzance après Byzance” [31] продолжает жить.
Человечеству трудно расстаться с иллюзиями. Одной из наиболее драгоценных из них была идея теократии — прообраза Царства Божия на земле. Теория может претендовать на объяснение истории, может замедлить се течение, но никакая теория не в силах изменить ее курса или остановить ее. В столкновении между теорией и историей всегда побеждает последняя. Историю вершит Сам Господь, а любая теория, даже самая совершенная, есть творение человеческое и, следовательно, как и сам человек в этом мире, – конечна. Только заглядывая в лицо смерти, мы видим истинную реальность того, что лежит по ту сторону и, наконец, отрекшись от старых иллюзий, умиротворенно ждем неотвратимого последнего перехода.
Крествуд, Нью-Йорк, 1985 г.
[1] Par excellence (фр.)- по преимуществу.
[2] Coup de grace <фр.>– букв. “удар милосердия”, термин рыцарских турниров, переносн. – пресечение мук.
[3] Ostrogorsky G. History of the Byzantine State. Rutgers University Press, 1969. P. 27-50
[4]οικουμενη (греч.) – обитаемый мир.
[5] Runciman S. The Byzantine Theocracy. Cambridge Press, 1977. P. 1-2
[6] Цит. по: Шмеман А. Судьба византийской теократии. Православная мысль. Париж. 1947. № 5. С. 133.
[7] Meyendorff J. “Ideological Crises in Byzantium 1071-1261”, The Byzantine Legacy in the Orthodox Church. SVS Press: N.-Y., 1982. P. 89.
[8] Шмеман А. Судьба… С. 137-138.
[9] Meyendorff. “Ideological Crises..” P. 69.
[11] Runciman S. The Fall of Constantinopole 1453. Cambridge Press, 1969. P. 19
[12] Циг. по: Карташев А. В. Вселенские Соборы. Б. м., 1963. С. 537.
[13] Meyendorff. “Ideological Crises..” P. 73
[14] Ibid. P. 73. Скабалланович Н. Византийское государство и Церковь в XI в. СПб., 1884. С 369-370.
[15] На Руси ее воспринимали как официальный документ.
[16] Runciman S. The Byzantine Theocracy. P. 140
[17] Ostrogorsky. P. 427-428
[18] Meyendorff. “Ideological Crises..” P. 73
[19] Ostrogorsky. P. 433-434
[20] Runciman S. The Byzantine Theocracy. P. 145-146
[21] Runciman S. The Last Byzantine Renaissance. Cambridge Press, 1970. P. 18
[22] Мануил II Палеолог.
[23] Цит по: Митрополит Макарий. История русской Церкви. СПб., 1868. С. 469-470. Прилож. 11
[24] Runciman S. The Last Byzantine… P. 22
[25] Ostrogorsky. P. 291
[26] Несколько лет спустя он, под именем Геннадия, станет первым патриархом Константинопольским после захвата города турками.
[27] Georgius Scholarius Gennadius. “Contre les Jiufs”, in OEuvres Competes. Paris, 1829-1855. III, 252
[28] Митрополит Макарий. V. С. 469-470. Прилож. 11.
[29] Цит. по: Meyendorff. “The Ecumenical Patriarchate Yesterday and Today”, The Byzantine Legacy… P. 249
[30] Runciman. The Fall… P. 20
[31] Jorga N. Byzance apres Byzance. Bucarest, 1935
[32] См., напр., его стихотворение “Панмонголизм”:
Когда в растленной Византии
Остыл божественный алтарь
И отреклися от Мессии
Народ и князь, иерей и царь…
[33] См. выше текст и примечание 6.
Опубликовано в альманахе Альфа и Омега, №1, 1994
Судьба византийской теократии
Χριστιανοι πατρ ί δας ο ἰ κο ῦ σιν ἰ δι ά ς, ἀ λλ» ὡς π ά ροικοι. μετ έ χουσι π ά ντων ὡς πολ ῖ ται κα ί πανθ» ὑ πομ έ νουσιν ὡς ξ έ νοι, πᾶσα ξ έ νν πατρ ί ς ἐ στιν α ὐ τ ῶ ν, κα ί πᾶσα πατρ ί ς ξ έ νη.
(Epist. ad Diognetum, V, 5.).
Не подлежит сомнению, что центральной проблемой истории Византийской Церкви, от разрешения которой зависит правильное понимание византинизма во всех его проявлениях, является вопрос о византийской системе церковно-государственных отношений. Это же самое, в сущности, утверждают и неправославные историки Византии, толкуя о пресловутом цезарепапизме. В другом месте 1 мы уже говорили, что, по нашему мнению, ошибка этих историков заключается в недолжном упрощении самого вопроса и, прежде всего, в той неправильной исторической перспективе, в которой они вопрос этот ставят. Там мы пытались выяснить основные черты византийской «теократии». Возвращаясь здесь к той же теме, мы хотели бы указать на ту, с нашей точки зрения, решающую роль, которую этот теократический опыт Византии сыграл в исторических судьбах Восточной Церкви.
Обобщая, византийскую теократию можно определить, как некое религиозное соотношение между единой Церковью и единой христианской империей, между кафоличностью христианства и кафоличностью Рима. Уже ранние христианские апологеты указывали на провиденциальное совпадение во времени двух рождений – христианства и Римской империи. И для христианской историософии провиденциальным здесь как раз и является встреча друг с другом, соответствие друг другу именно универсализма римской о ί κυουμ έ νη и универсализма христианской Благой Вести. Правда, для нехристианских историков сам этот универсализм христианства есть как бы результат или производное универсализма римского. Но и в таком случае (хотя для христианского сознания несомненна, конечно, изначальная природная кафоличность Церкви, даже если исторически «реализовать» и воплотить себя она и могла в уже только подготовленном к ней и объединенном греко-римском мире) ясно, что ко времени прекращения гонений кафоличность Церкви была вполне очевидным фактом, и этот факт, ведь, по всей вероятности, и был одним из главных мотивов обращения Константина и его религиозной политики.
Но если эта как бы двойная кафоличность Церкви и империи была исторической базой их сначала примирения, а затем союза·, то основным содержанием, сутью этого союза стало христианское вероучение, ортодоксия, отчетливо формулированная система догматов. Этому «догматическому союзу», как оригинальной основе византийской теократии, мы и посвятили предшествующую работу. Там мы указывали, что причина такого догматического (или идеологического) характера союза заложена была в самой природе римской государственности, природе, которая и в языческую эпоху и именно по своим религиозно-языческим корням была теократической; и потому, поскольку единственно действительной причиной конфликта между империей и христианством была как раз эта языческая теократия, т. е. освящение государства и государственности ложной верой (а не этические, социальные или даже философские «дефекты» греко-римского мира), то и основным признаком и содержанием империи христианской стало блюдение «правой веры». И, хотя осознан и теоретически формулирован этот «догматический союз» был не сразу, им, тем не менее, как бы подсознательно определилась церковная политика империи, начиная с Константина. Можно считать, что ко времени Юстиниана он уже существует не только как факт, но и как теория, хотя окончательную формулировку его следует искать в поздней, после-иконоборческой Византии. Эта догматическая, вероохранительная основа и содержание византийской теократии и составляют ее оригинальность, в отличие от теократического идеала западного Средневековья, коренящегося в христианской рецепции римского права, т. е. юридического по своей природе.
Попробуем теперь кратко – и не столько исторически, сколько, так сказать, «синтетически», проследить диалектику этого теократического сознания, как она вытекает из этого «догматического союза».
Но если, таким образом, внешняя история не способна была изменить существа теократической теории, она, тем не менее, привнесла в нее один чрезвычайно важный момент, имевший, по нашему убеждению, огромное значение для всей истории православной Церкви.
На этом мы могли бы прервать этот краткий очерк сложной эволюции византийского теократического идеала. Но, по нашему глубокому убеждению, значение его далеко превосходит область, так сказать, чистой византологии, и этот византийский опыт глубоко связан с самыми жгучими вопросами современной церковной жизни. На эту связь нам и хочется, в заключение, указать.
Остановимся здесь и сделаем некоторые выводы. Нашей задачей было показать, как византийский теократический идеал, родившийся из встречи и союза Вселенской Церкви с универсализмом Римской империи, переродился постепенно в то, что следует определить, как его антипод – в религиозный национализм.
13 декабря-30 ноября 1946 года.
Св. Апостола Андрея Первозванного.
Настоящая работа является продолжением и развитием нашей статьи «Догматический союз» (к вопросу об отношении Церкви и государства в Византии), написанной для английского сборника Богословского Института, который, по независящим от Института причинам, до сих пор еще не удалось издать.