шукшин срезал читать полностью бесплатно в хорошем качестве

К старухе Агафье Журавлевой приехал сын Константин Иванович. С женой и дочерью. Попроведовать, отдохнуть.

Деревня Новая — небольшая деревня, а Константин Иванович еще на такси прикатил, и они еще всем семейством долго вытаскивали чемоданы из багажника… Сразу вся деревня узнала: к Агафье приехал сын с семьей, средний, Костя, богатый, ученый.

К вечеру узнали подробности: он сам — кандидат, жена — тоже кандидат, дочь — школьница. Агафье привезли электрический самовар, цветастый халат и деревянные ложки.

Вечером же у Глеба Капустина на крыльце собрались мужики. Ждали Глеба. Про Глеба надо сказать, чтобы понять, почему у него на крыльце собрались мужики и чего они ждали.

Глеб Капустин — толстогубый, белобрысый мужик сорока лет, начитанный и ехидный. Как-то так получилось, что из деревни Новой, хоть она небольшая, много вышло знатных людей: один полковник, два летчика, врач, корреспондент… И вот теперь Журавлев — кандидат. И как-то так повелось, что, когда знатные приезжали в деревню на побывку, когда к знатному земляку в избу набивался вечером народ слушали какие-нибудь дивные истории или сами рассказывали про себя, если земляк интересовался, — тогда-то Глеб Капустин приходил и срезал знатного гостя. Многие этим были недовольны, но многие, мужики особенно, просто ждали, когда Глеб Капустин срежет знатного. Даже не то что ждали, а шли раньше к Глебу, а потом уж — вместе — к гостю. Прямо как на спектакль ходили. В прошлом году Глеб срезал полковника с блеском, красиво. Заговорили о войне 1812 года… Выяснилось, полковник не знает, кто велел поджечь Москву. То есть он знал, что какой-то граф но фамилию перепутал, сказал — Распутин. Глеб Капустин коршуном взмыл над полковником… И срезал. Переволновались все тогда, полковник ругался… Бегали к учительнице домой — узнавать фамилию графа-поджигателя. Глеб Капустин сидел красный в ожидании решающей минуты и только повторял: «Спокойствие, спокойствие, товарищ полковник, мы же не в Филях, верно?» Глеб остался победителем; полковник бил себя кулаком по голове и недоумевал. Он очень расстроился. Долго потом говорили в деревне про Глеба, вспоминали, как он только повторял: «Спокойствие, спокойствие товарищ полковник, мы же не в Филях». Удивлялись на Глеба. Старики интересовались — почему он так говорил.

Глеб посмеивался. И как-то мстительно щурил свои настырные глаза. Все матери знатных людей в деревне не любили Глеба. Опасались. И вот теперь приехал кандидат Журавлев…

Глеб пришел с работы (он работал на пилораме), умылся, переоделся… Ужинать не стал. Вышел к мужикам на крыльцо.

Закурили… Малость поговорили о том о сем — нарочно не о Журавлеве. Потом Глеб раза два посмотрел в сторону избы бабки Агафьи Журавлевой.

— Гости к бабке приехали?

— Кандидаты? — удивился Глеб. — О-о. Голой рукой не возьмешь.

Мужики посмеялись: мол, кто не возьмет, а кто может и взять. И посмотрели с нетерпением на Глеба.

— Ну, пошли попроведаем кандидатов, — скромно сказал Глеб.

Глеб шел несколько впереди остальных, шел спокойно, руки в карманах, щурился на избу бабки Агафьи, где теперь находились два кандидата.

Получалось вообще-то, что мужики ведут Глеба. Так ведут опытного кулачного бойца, когда становится известно, что на враждебной улице объявился некий новый ухарь.

Дорогой говорили мало.

— В какой области кандидаты? — спросил Глеб.

— По какой специальности? А черт его знает… Мне бабенка сказала — кандидаты. И он и жена…

— Есть кандидаты технических наук, есть общеобразовательные, эти в основном трепалогией занимаются.

— Костя вообще-то в математике рубил хорошо, — вспомнил кто-то, кто учился с Костей в школе. — Пятерочник был.

Глеб Капустин был родом из соседней деревни и здешних знатных людей знал мало.

— Посмотрим, посмотрим, — неопределенно пообещал Глеб. — Кандидатов сейчас как нерезаных собак.

— Ну, марку-то надо поддержать. — посмеялся Глеб.

Кандидат Константин Иванович встретил гостей радостно, захлопотал насчет стола…

Гости скромно подождали, пока бабка Агафья накрыла стол, поговорили с кандидатом, повспоминали, как в детстве они вместе…

— Эх, детство, детство! — сказал кандидат. — Ну, садитесь за стол, друзья. Все сели за стол. И Глеб Капустин сел. Он пока помалкивал. Но — видно было — подбирался к прыжку. Он улыбался, поддакнул тоже насчет детства, а сам все взглядывал на кандидата — примеривался.

За столом разговор пошел дружнее, стали уж вроде и забывать про Глеба Капустина… И тут он попер на кандидата.

— В какой области выявляете себя? — спросил он.

— Где работаю, что ли? — не понял кандидат.

— Не совсем… Ну, можно и так сказать.

— Необходимая вещь. — Глебу нужно было, чтоб была — философия. Он оживился. — Ну, и как насчет первичности?

— Какой первичности? — опять не понял кандидат. И внимательно посмотрел на Глеба, И все посмотрели на Глеба.

— Первичности духа и материи. — Глеб бросил перчатку. Глеб как бы стал в небрежную позу и ждал, когда перчатку поднимут.

Кандидат поднял перчатку.

— Как всегда, — сказал он с улыбкой. — Материя первична…

— А дух — потом. А что?

— Это входит в минимум? — Глеб тоже улыбался. — Вы извините, мы тут… далеко от общественных центров, поговорить хочется, но не особенно-то разбежишься — не с кем. Как сейчас философия определяет понятие невесомости?

— Как всегда определяла. Почему — сейчас?

— Но явление-то открыто недавно. — Глеб улыбнулся прямо в глаза кандидату. — Поэтому я и спрашиваю. Натурфилософия, допустим, определит это так, стратегическая философия-совершенно иначе…

— Да нет такой философии — стратегической! — заволновался кандидат. — Вы о чем вообще-то?

— Да, но есть диалектика природы, — спокойно, при общем внимании продолжал Глеб. — А природу определяет философия. В качестве одного из элементов природы недавно обнаружена невесомость. Поэтому я и спрашиваю: растерянности не наблюдается среди философов?

Кандидат искренне засмеялся. Но засмеялся один… И почувствовал неловкость. Позвал жену:

— Валя, иди, у нас тут… какой-то странный разговор!

Валя подошла к столу, но кандидат Константин Иванович все же чувствовал неловкость, потому что мужики смотрели на него и ждали, как он ответит на вопрос.

— Давайте установим, — серьезно заговорил кандидат, — о чем мы говорим.

Источник

Срезал (Сборник рассказов) — Шукшин В.М.

– Там же люди могут сидеть.

Витька рас­стег­нул свой флот­ский ремень, намо­тал конец на руку – оста­вил сво­бод­ной тяже­лую бляху, как кистень. Эти трое под­вер­ну­лись кстати.

– Ну?! – уди­вился Витька. – Неужели люди? Разве в этом вши­вом горо­дишке есть люди?

– А кто ж тут, по-твоему?

Трое пошли на него, Витька пошел на трех… Один сразу сва­лился от удара бля­хой по голове, двое пыта­лись достать Витьку ногой или руками, берегли головы. Потом они заорали:

Еще нале­тело чело­век пять… Бляха заиг­рала, мягко, тупо шле­па­лась в тела. Еще двое-трое сва­ли­лось… Попа­дало и Витьке: кто-то сзади тяп­нул бутыл­кой по голове, но вскользь – Витька устоял. Оскорб­лен­ная душа его воз­ли­ко­вала и обрела устой­чи­вый покой.

Напа­дав­шие мате­ри­лись, бес­тол­ково кучи­лись, мешали друг другу, сове­то­вали – этим поль­зо­вался Витька и бил.

При­бе­жала мили­ция… Всем ско­пом загнали Витьку в угол – между ларь­ком и забо­ром. Витька отма­хи­вался. Мили­ци­о­не­ров про­пу­стили впе­ред, и Витька сдуру уда­рил одного по голове бля­хой. Бляха Вить­кина страшна еще тем, что с внут­рен­ней сто­роны, в изо­гну­тость ее, был налит сви­нец. Мили­ци­о­нер упал… Все ахнули и ото­ро­пели. Витька понял, что свер­ши­лось непо­пра­ви­мое, бро­сил ремень… Витьку отвезли в КПЗ.

Мать Вить­кина узнала о несча­стье на дру­гой день. Утром ее вызвал участ­ко­вый и сооб­щил, что Витька натво­рил в городе то-то и то-то.

– Батюшки-святы! – испу­га­лась мать. – Чего же ему теперь за это?

– Тюрьма. Тюрьма вер­ная. У мили­ци­о­нера тяже­лая травма, лежит в боль­нице. За такие дела – только тюрьма. Лет пять могут дать. Что он, сду­рел, что ли?

– Батюшка, андел ты мой Гос­под­ний, – взмо­ли­лась мать, – помоги как-нибудь!

– Да ты что! Как я могу помочь.

– Да выпил он, должно, он дур­ной выпимши…

– Да не могу я ничего сде­лать, пойми ты! Он в КПЗ, на него уже навер­няка завели дело.

– А кто же мог бы помочь-то?

– Да никто. Кто. Ну, съезди в мили­цию, узнай хоть подроб­но­сти. Но там тоже… Что они там могут сделать?

Мать Вить­кина, сухая, дву­жиль­ная, лег­кая на ногу, заме­та­лась по селу. Сбе­гала к пред­се­да­телю сель­со­вета – тот тоже раз­вел руками:

– Как я могу помочь? Ну, харак­те­ри­стику могу напи­сать… Все равно, наверно, при­дется писать. Ну, напишу хорошую.

– Напиши, напиши, как получше, разум­ная ты наша голо­вушка. Напиши, что – по пьянке он, он тве­ре­зый-то мухи не обидит…

– Там ведь не ста­нут спра­ши­вать – по пьянке он или не по пьянке. Мили­ци­о­нера изу­ве­чил… Ты вот что: съезди к тому мили­ци­о­неру, может, не так уж он его и зашиб-то. Хотя вряд ли…

– Вот спа­сибо-то тебе, андел ты наш, вот спасибочко-то.

Мать Вить­кина кину­лась в район. Мать Витьки родила пяте­рых детей, рано оста­лась вдо­вой (Витька еще груд­ной был, когда при­шла похо­ронка об отце в сорок вто­ром году), стар­ший сын ее тоже погиб на войне в сорок пятом году, девочка умерла от исто­ще­ния в сорок шестом году, сле­ду­ю­щие два сына выжили, маль­чи­ками еще, спа­са­ясь от вели­кого голода, ушли по вер­бовке в ФЗУ и теперь жили в раз­ных горо­дах. Витьку мать выхо­дила из послед­них сил, все рас­про­дала, оста­лась нищей, но сына выхо­дила – креп­кий вырос, лад­ный собой, доб­рый… Все бы хорошо, но пья­ный – дурак дура­ком ста­но­вится. В отца пошел – тот, Цар­ство ему Небес­ное, ни одной драки в деревне не пропускал.

В мили­цию мать при­шла, когда там как раз обсуж­дали вче­раш­нее про­ис­ше­ствие на авто­бус­ной стан­ции. Мили­ци­о­нера Витька уго­стил здо­рово: тот правда лежал в боль­нице и был очень слаб. Еще двое алка­шей тоже лежали в боль­нице – тоже от Вить­ки­ной страш­ной бляхи.

Бляху с инте­ре­сом разглядывали.

– При­ду­мал, сво­лочь. Дога­дайся: ремень и ремень. А у него тут целая гирька. Хорошо еще не реб­ром угодил.

И тут вошла мать Витьки… И, пере­сту­пив порог, упала на колени и завыла, и запричитала:

– Да анделы вы мои милые, да разум­ные ваши голо­вушки. Да спо­со­би­тесь вы как-нибудь с вашей оби­душ­кой – про­стите вы его, ока­ян­ного! Пья­ный он был… Он тве­ре­зый послед­нюю рубашку отдаст, сроду тве­ре­зый никого не обидел…

Заго­во­рил стар­ший, что сидел за сто­лом и дер­жал в руках Вить­кин ремень. Заго­во­рил обсто­я­тельно, спо­койно, попроще – чтобы мать все поняла.

– Ты подо­жди, мать. Ты встань, встань – здесь не церква. Иди, глянь…

Мать под­ня­лась, чуть успо­ко­ен­ная доб­ро­же­ла­тель­ным тоном началь­ствен­ного голоса.

– Вот гляди: ремень тво­его сына… Он во флоте, что ли, служил?

– Во флоте, во флоте – на кораб­лях-то на этих…

Мате­рин­ское сердце, оно – муд­рое, но там, где зама­я­чила беда род­ному дитю, мать не спо­собна вос­при­ни­мать посто­рон­ний разум, и логика тут ни при чем.

– Да сыночки вы мои милые! – вос­клик­нула мать и запла­кала. – Да нешто не бывает по пья­ному делу?! Да вся­кое бывает – подра­лись… Сжаль­тесь вы над ним.

Тяжело было смот­реть на мать. Столько тоски и горя, столько отча­я­ния было в ее голосе, что счужу ста­но­ви­лось не по себе. И хоть мили­ци­о­неры – народ тер­тый, до жало­сти неохо­чий, даже и они – кто отвер­нулся, кто стал закуривать.

– Один он у меня – при мне-то: и пои­лец мой, и кор­ми­лец. А ишо вот жениться наду­мал – как же тогда с дев­кой-то, если его поса­дют? Неужто ждать его ста­нет? Не ста­нет. А девка-то доб­рая, из хоро­шей семьи, жалко…

– Он зачем в город-то при­ез­жал? – спро­сил начальник.

– Сала про­дать. На базар – сальца про­дать. День­жонки-то нужны, раз уж сва­дьбу-то наме­тили – где их больше возьмешь?

– При нем ника­ких денег не было.

– Батюшки-святы! – испу­га­лась мать. – А иде ж они?

– Это у него надо спросить.

– Да украли небось! Украли. Да милый ты сын, он оттого, видно, и в драку-то полез – украли их у него! Жулики украли…

– Жулики украли, а при чем здесь наш сотруд­ник – за что он его-то?

– Да попал, видно, под горя­чую руку…

– Ну, если каж­дый раз так попа­дать под горя­чую руку, у нас скоро и мили­ции не оста­нется. Слиш­ком уж они горя­чие, ваши сыно­вья! – Началь­ник набрался твер­до­сти. – Не будет за это про­ще­ния, полу­чит свое – по закону.

Рекомендуемые записи

Оставить комментарий

Отменить ответ

22 комментария

Про­сто изу­ми­тель­ное про­из­ве­де­ние СРЕЗАЛ. Оно даёт знать что у нас есть гении.

Наде­юсь вы гением назы­ва­ете Шук­шина, а не Глеба Капустина?)

Ну что, про­чи­тал. Пер­вые про­из­ве­де­ния Шук­шина, кото­рые про­чи­тал. Очень хоро­ший рус­ский язык. Сей­час так, пожа­луй, уже и не пишут. А насчет безыс­ход­но­сти. Мне вообще непо­нятно, как в “дре­му­чем” СССР их раз­ре­шили печа­тать. А где же “вера в свет­лое буду­щее, в ком­му­низм”. А тоска и уны­ние на всех может напасть. Только у Шук­шина она именно свя­зана с той бес­смыс­лен­ной жиз­нью, кото­рой живут его герои. Вот не понятно, как цен­зура совет­ская этого не заметила.

Гений. Что и гово­рить. Раз­би­рать сим­фо­нию на отдельно зву­ча­щие ноты…) Каж­дый выно­сит что-то своё. Всё точно. Метко. Ёмко. Ни слова лиш­него или, наобо­рот, недо­ска­зан­ного. Ай да Шукшин…

“… И глаза у попа – ясные, умные. И смот­рит он при­стально, даже нахально. Такому – не кади­лом махать, а от али­мен­тов скры­ваться. Ника­кой он не бла­гост­ный, не пост­ный – не ему бы, не с таким рылом, горе­сти и печали чело­ве­че­ские – живые, тре­пет­ные нити – рас­пу­ты­вать. Однако – Мак­сим сразу это почув­ство­вал – с попом очень интересно…”

И, Боже, как точно с Есе­ни­ным подмечено:

Есе­нин мало про­жил. Ровно – с песню. Будь она, эта песня, длин­ней, она не была бы такой щемя­щей. Длин­ных (щемя­щих) песен не бывает.

Спа­сибо, Васи­лий Мака­рыч. Каж­дый раз — в яблочко..)

Грех уны­ния был, но забо­роли ли? Ско­рее уда­ря­лись в дикую горячку. Уны­ние никуда не уйдет, а потом с новой силой накатит.

Поэтому трак­тую послед­ний рас­сказ без излиш­ней фило­со­фии: есть люди, есть грех уны­ния, есть бесы, кото­рые тол­кают людей в этом грехе на дру­гие грехи ибо проще, хочется заглу­шить чело­веку это тоску. А все от того, что Бога не знают, это прямо напи­сано в тексте.

По поводу пост­ных попов тоже не согла­шусь, есть очень непост­ные, вопрос в том как подать, чтобы вери­лось, того же Досто­ев­ского взять.

А в целом ощу­ще­ние от всех рас­ска­зов крайне угне­та­ю­щее, так как пока­зы­вают низ­мен­ную сущ­ность чело­века, его страхи, грехи, страсти.

Да напи­сано мастер­ски, да “слоев” нако­пать много можно, ну а смысл?

Я если честно не понял смысл произведения…

То, что вы не поняли смысла никак не лишает автора таланта. Вели­ко­леп­ные рассказы.

А не кто и не лишает его таланта

Реаль­ность суще­ствует в том виде, в кото­ром ее создали. И не важно, кто — при­рода или Созда­тель. Наше пред­став­ле­ние о ней фор­ми­ру­ется через наши спо­соб­но­сти вос­при­ни­мать и ана­ли­зи­ро­вать инфор­ма­цию о ее нали­чии. И поскольку дан­ные спо­соб­но­сти раз­ные, то и вос­при­я­тие дан­ной реаль­но­сти ино­гда диа­мет­рально про­ти­во­по­ложны. В рас­ска­зах Шук­шина отра­жа­ется резуль­тат и тра­ге­дия столк­но­ве­ния дан­ных способностей.
В рас­сказе – Тоска.
Без­гра­мот­ная жена Мак­сима, Люда — нелас­ко­вая, рабо­чая жен­щина: она не знала, что такое тоска. С чего тоска-то?
Полу­гра­мот­ный Мак­сим, кото­рый ино­гда «по вос­кре­се­ньям» пыта­ется понять более глу­бо­кий смысл сво­его суще­ство­ва­ния и злится, — потому что вдруг ясно пони­мал: нико­гда он не объ­яс­нит, что с ним про­ис­хо­дит, нико­гда жена Люда не пой­мет его. Никогда!
Поп — Более менее обра­зо­ван­ный пер­со­наж, уже со своим сло­жив­шимся миро­воз­зре­нием на эту реальность.
И «пофи­гист» — Илюха.
И в резуль­тате невоз­мож­но­сти кон­кре­ти­зи­ро­вать и ясно изло­жить свое пред­став­ле­ние о дан­ной реаль­но­сти – бес­смыс­лен­ный, все сокру­ша­ю­щий на своем пути – «Гопак». Втя­ги­ва­ю­щий в свою кру­го­верть и тех. кто даже и не пытался понять ни его смысла, ни его причин.
Поп легко одной рукой под­нял за шкирку Мак­сима, поста­вил рядом с собой.
– Повто­ряй за мной: верую!
– Верую! – ска­зал Максим.
– Громче! Тор­же­ственно: ве-рую! Вме­сте: ве-ру-ю‑у!
– Ве-ру-ю‑у! – забла­жили вме­сте. Дальше поп один при­выч­ной ско­ро­го­вор­кой зачастил:
– В авиа­цию, в меха­ни­за­цию сель­ского хозяй­ства, в науч­ную революцию‑у! В кос­мос и неве­со­мость! Ибо это объективно‑о! Вме­сте! За мной.
Вме­сте заорали:
– Ве-ру-ю‑у!
Оба, поп и Мак­сим, пля­сали с такой с какой-то зло­стью, с таким остер­ве­не­нием, что не каза­лось и стран­ным, что они пля­шут. Тут или пля­сать, или уж рвать на груди рубаху и пла­кать и скри­петь зубами.
Илюха посмот­рел-посмот­рел на них и при­стро­ился пля­сать тоже. Но он только время от вре­мени тоненько кри­чал: «Их-ха! Их-ха!» Он не знал слов.

Созда­тель пред­ви­дел это. И не в этом ли смысл его Запрета для чело­века – вку­шать плоды «Древа познания»?

Выражу мне­ние, отлич­ное от мне­ния боль­шин­ства. Рас­сказы очень не понра­ви­лись. Нет, автор, без­условно – талант с боль­шой буквы. А, не понра­ви­лись какой-то безыс­ход­но­стью. Есть такая пого­ворка: «Дурак ты, дура­ком и помрёшь». Так, это про людей из рас­ска­зов Шук­шина. Они живут очень не про­стой жиз­нью. Они стойко пере­но­сят невзгоды. Но, в рас­ска­зах не пока­зано их изме­не­ние и стрем­ле­ние к изме­не­нию. Их про­сто жалко.
Была сла­бая надежна на рас­сказ «Верую». Про­чёл… Пожа­луй, больше Шук­шина читать не буду.

Андрей, что зна­чит не понра­ви­лись? Здесь нужно пони­мать, что герои Шук­шина (да и сам автор) живут в исто­ри­че­ском раз­рыве тра­ди­ций. Н. Бер­дяев в книге “Само­по­зна­ние” писал об отли­чии тоски от скуки: тоска — это все­гда тоска по транс­цен­дент­ному. Шук­шин­ские чудики тос­куют, но не умеют объ­яс­нить, что с ними про­ис­хо­дит. У них нет слов для объ­яс­не­ния, но есть ощу­ще­ние пустоты жизни. Также нет направ­ле­ния, интен­ции к изме­не­нию, ибо не знают куда дви­гаться, поэтому они и не могут изме­ниться. Каж­дый из них по-сво­ему пыта­ется запол­нить рели­ги­оз­ную пустоту. Алёша Бес­кон­вой­ный нахо­дит “сакраль­ность” в бан­ной риту­аль­ной про­це­дуре по суб­бо­там. Дру­гие герои запол­няют вакуум не столь при­ят­ными сур­ро­га­тами. Даже в рас­сказе “Сре­зал” Глеб Капу­стин сре­зает кан­ди­да­тов наук не потому что он такой вред­ный или злой, а потому что неосо­знанно про­те­стует про­тив без­бож­ной мифо­ло­гии совре­мен­ной науки, каким-то шестым чув­ством уга­ды­вая, что правда лежит глубже, в нерас­чле­нён­ной разу­мом при­роде, что ли. Ну, а рас­сказ “Верую” сего­дня обре­тает дру­гие смыслы. Так чест­ные и талант­ли­вые про­из­ве­де­ния искус­ства, начав жить само­сто­я­тель­ной жиз­нью, через опре­де­лён­ное время начи­нают выда­вать такое, что автору и не сни­лось. Социал-дар­ви­нист поп (уже смешно) — это пере­вёр­тыш, таких попов дей­стви­тельно не бывает, Шук­шин его при­ду­мал. Это, на самом деле, бес. Поз­волю себе про­ци­ти­ро­вать финал рассказа.

“– За мной! – опять велел поп.

И трое во главе с ярост­ным, рас­ка­лен­ным попом пошли, при­пля­сы­вая, кру­гом, кру­гом. Потом поп, как боль­шой тяже­лый зверь, опять прыг­нул на сере­дину круга, про­гнул поло­вицы… На столе задре­без­жали тарелки и стаканы.
– Эх, верую! Верую. ”
После слов “про­гнул поло­вицы” мно­го­то­чие. Здесь они все должны про­ва­литься, как Дон Гуан из “Камен­ного гостя” Пуш­кина. И уже из пре­ис­под­ней раз­да­ётся: “Верую! Верую!”

То есть, бес их увлёк в ад. Нет, Андрей, Васи­лия Мака­ро­вича надо читать, только оце­ни­вая его про­из­ве­де­ния из нынеш­него времени.

Источник

Срезал (Сборник рассказов) — Шукшин В.М.

Он не слы­шал, как потом мужики, рас­хо­дясь от кан­ди­да­тов, говорили:

– Оття­нул он его. Дош­лый, собака. Откуда он про Луну-то знает?

– Откуда что берется!

И мужики изум­ленно качали головами:

– Дош­лый, собака. При­че­сал бед­ного Кон­стан­тина Ива­ныча… А? Как милень­кого при­че­сал! А эта-то, Валя-то, даже рта не открыла.

– А что тут ска­жешь? Тут ничего не ска­жешь. Он, Костя-то, хотел, конечно, ска­зать… А тот ему на одно слово – пять.

– Чего тут… Дош­лый, собака!

В голосе мужи­ков слы­ша­лась даже как бы жалость к кан­ди­да­там, сочув­ствие. Глеб же Капу­стин по-преж­нему неиз­менно удив­лял. Изум­лял. Вос­хи­щал даже. Хоть любви, поло­жим, тут не было. Нет, любви не было. Глеб жесток, а жесто­кость никто, нико­гда, нигде не любил еще.

Зав­тра Глеб Капу­стин, придя на работу, между про­чим (играть будет) спро­сит мужиков:

– Ну, как там кан­ди­дат-то? – И усмехнется.

– Сре­зал ты его, – ска­жут Глебу.

– Ничего, – вели­ко­душно заме­тит Глеб. – Это полезно. Пусть поду­мает на досуге. А то слиш­ком много берут на себя…

Материнское сердце

Витька Бор­зен­ков поехал на базар в рай­он­ный горо­док, про­дал сала на сто пять­де­сят руб­лей (он соби­рался жениться, поза­рез нужны были деньги), пошел в вин­ный ларек «сма­зать» ста­кан-дру­гой крас­ного. Про­пу­стил пару, вышел, заку­рил… Подо­шла моло­дая девушка, попросила:

Витька дал ей при­ку­рить от своей папи­роски, а сам с инте­ре­сом раз­гля­ды­вал лицо девушки – моло­дая, при­пухла, пальцы трясутся…

– С похме­лья? – прямо спро­сил Витька.

– Ну, – тоже про­сто и прямо отве­тила выпи­воха, с насла­жде­нием затя­ги­ва­ясь «бело­мо­ри­ной».

– А похме­литься не на что, – стал дальше раз­ви­вать мысль Витька, доволь­ный, что умеет пони­мать людей, когда им худо.

(Нико­гда бы, ни с какой стати не вле­тело в лоб Витьке, что девушка спе­ци­ально наблю­дала за ним, когда он про­да­вал сало, и что у ларька она его про­сто подкараулила.)

– Пой­дем, поправься. – Витьке понра­ви­лась девушка – мило­вид­ная, строй­нень­кая… А ее при­пух­лость и осо­бенно откро­вен­ность, с какой она при­зна­лась в своей несо­сто­я­тель­но­сти, даже как-то взволновали.

Они зашли в ларек… Витька взял бутылку крас­ного, два ста­кана… Они тут же, в уголке, раз­да­вили буты­лочку. Витька выпил пол­тора ста­кана, осталь­ное вели­ко­душно налил девушке. Они вышли опять на крыльцо, заку­рили. Витьке стало хорошо, девушке тоже полег­чало. Обоим стало хорошо.

– Вот тут, неда­леко, – кив­нула девушка. – Спа­сибо, легче стало.

– Вре­зала вчера? – Витьке было легко и про­сто с девуш­кой, удивительно.

– Можно вообще-то… Только не здесь.

– Можно ко мне пойти, у меня дома никого нет…

В груди у Витьки нечто такое – сла­достно-скольз­кое – виль­нуло хво­стом. Было еще рано, а до деревни своей Витьке ехать пол­тора часа авто­бу­сом – можно все успеть сделать.

Они взяли бутылку белой и пару буты­лок красного.

– У меня там еще подружка есть, – под­ска­зала девушка, когда Витька сооб­ра­жал, сколько взять. Он поэтому и взял: одну белую и две красных.

– С заку­сом одо­леем, – решил он. – Есть чем закусить?

Пошли с базара как дав­ние друзья.

– Сало про­дал. Деньги нужны – женюсь.

– Женюсь. Хва­тит бур­ла­чить. – Странно, Витька даже и не поду­мал, что посту­пает нехо­рошо в отно­ше­нии неве­сты – куда-то идет с незна­ко­мой девуш­кой, и ему хорошо с ней, лучше, чем с неве­стой, – интересней.

– Как тебе ска­зать. Домо­ви­тая. Хозяйка будет хорошая.

– Как тебе ска­зать. Такой, как раньше бывало, – здесь вот кипят­ком под­мы­вало чего-то такое, – такой нету. Так… Надо же когда-нибудь жениться.

– Не про­мах­нись. Будешь потом… Не при­вя­зан­ный, а виз­жать будешь.

– Да я уж нако­бе­лился на свой век – хватит.

В общем, пого­во­рили в таком духе, при­шли к дому девушки. (Ее звали Рита.) Витька и не заме­тил, как дошли и как шли – какими пере­ул­ками. Домик как домик – ста­рень­кий, тем­ный, но еще будет сто­ять семь­де­сят лет, не охнет.

В ком­натке (их три) чистенько, зана­ве­сочки, ска­те­рочки на сто­лах – уютно. Витька вовсе вос­пря­нул духом.

«Шик-блеск-тру-ля-ля», – все­гда думал он, когда жизнь сулила ско­рую радость.

– Я сей­час схожу за ней. Посидишь?

– Посижу. Только поско­рей, ладно?

– Заведи вон радиолу, чтоб не ску­чать. Я быстро.

Ну почему так легко, хорошо Витьке с этой девуш­кой? Пять минут зна­комы, а… Ну, жизнь! У девушки груст­ные, задум­чи­вые, умные глаза. Когда она улы­ба­ется, глаза не улы­ба­ются, и это при­дает ее круг­лому личику необъ­яс­ни­мую пре­лесть – малень­кая, уста­лая жен­щина. Витьке то вдруг ста­но­вится жалко девушку, то до боли охота стис­нуть ее в объ­я­тиях, измять, кус­нуть ее при­пух­шие, влаж­ные губы.

Рита ушла. Витька стал ходить по ком­нате – радиолу не завел: без радиолы сердце млело в радост­ном предчувствии.

Потом пом­нит Витька: при­шла подружка Риты – похуже, постарше, потас­кан­ная и при­твор­ная. Зата­ра­то­рила с ходу, стала рас­ска­зы­вать, что она когда-то была в цирке: «рабо­тала кау­чук». Потом пили… Витька прямо тут же, за сто­лом цело­вал Риту, подружка сме­я­лась одоб­ри­тельно, а Рита слабо била рукой Витьку по плечу, вроде оттал­ки­вала, а сама льнула тугой гру­дью и дру­гой рукой обни­мала за шею.

«Вот она – жизнь! – воро­ча­лось в горя­чей голове Витьки. – Вот она – зараза кипу­чая, желан­ная. Моло­дец я!»

Потом Витька ничего не пом­нит – как отре­зало. Очнулся поздно вече­ром под каким-то забо­ром… Долго и мучи­тельно сооб­ра­жал, где он, что про­изо­шло. Голова гудела, виски выва­ли­ва­лись от боли. Во рту пере­сохло все, спек­лось. Кое-как при­пом­нил он девушку Риту, губы ее мяг­кие, послуш­ные… И понял: опо­или чем-то, одур­ма­нили и, конечно, забрали деньги. Мысль о день­гах сильно встрях­нула. Он с тру­дом под­нялся, обша­рил кар­маны: да, денег не было. Витька при­сло­нился к забору, осмот­релся… Нет, ничего похо­жего на дом Риты побли­зо­сти не было. Все дру­гое, совсем дру­гие дома.

У Витьки в укром­ном месте, в загаш­нике, был чер­во­нец – еще на базаре сунул туда на вся­кий слу­чай. Поша­рил – там чер­во­нец. Витька пошел наугад – до пер­вого встреч­ного. Спро­сил у какого-то ста­ричка, как пройти к авто­бус­ной стан­ции. Ока­за­лось, не так далеко: прямо, потом налево пере­ул­ком и вправо по улице – опять прямо. «И упре­тесь в авто­бус­ную стан­цию». Витька пошел… И пока шел до авто­бус­ной стан­ции, нако­пил столько злобы на город­ских про­хин­деев, так их воз­не­на­ви­дел, пара­зи­тов, что даже боль в голове поуня­лась, и насту­пила сви­ре­пая ясность, и роди­лась в груди боль­шая мсти­тель­ная сила.

– Ладно, ладно, – бор­мо­тал он, – я вам устрою… Я вам тоже заде­лаю бяку.

Что он соби­рался сде­лать, он не знал, знал только, что доб­ром все это не кончится.

Около авто­бус­ной стан­ции допоздна рабо­тал ларек, там все­гда тол­пи­лись люди. Витька взял бутылку крас­ного, прямо из гор­лышка оса­де­нил ее, всю, до донышка, запу­стил бутылку в скве­рик… Ему какие-то под­вы­пив­шие мужики, трое, сказали:

Источник