юзефович рекомендует лучшие книги
Юзефович рекомендует лучшие книги
Впервые у нас? Укажите почту и получите скидку 5% уже на первый заказ!
Ведущий российский литературный критик, автор колонки в «Медузе» рассказывает о книгах, достойных вашего внимания. Среди них, к слову, есть немало произведений современных российских авторов. О них сегодня и пойдет речь. Мы попробуем сориентироваться в мире современной русской литературы по компасу Галины Юзефович.
«Мир конца тридцатых, созданный Быковым, удивительно целостен и гармоничен. Так и тянет назвать его „уютным“ — в том же примерно смысле, в котором может показаться уютной душная атмосфера больничной палаты или тюремной камеры. Это живой, теплый, затхлый и узнаваемый мир из рассказов наших бабушек и дедушек, счастливо переживших ту эпоху. Быков почти нигде не унижается до прямых и потому банальных аллюзий, и его тридцатые — это именно тридцатые. Ничто в романе не выглядит многозначительной метафорой или нарочитой карикатурой на наши дни — и именно поэтому читать „Июнь“ жутко».
«В отличие от „Зулейхи“, читавшейся как более или менее достоверная история „про жизнь“, „Дети мои“ историческим романом даже не притворяются. С самого начала Якоб Иванович предстает перед читателем персонажем полуфантастическим, словно бы случайно забредшим в отечественную историю ХХ века с нехоженных троп толкиеновского Средиземья. Неслучайно же, описывая, как герой устремляется навстречу судьбе и приключениям, Яхина заботливо уточняет, что он не забыл при этом захватить носовой платок — в отличие от растяпы Бильбо Бэггинса, который, как мы помним, выскочил из дома вслед за гномами без этого нужнейшего предмета».
«Василий Авченко — журналист и прозаик из Владивостока, Алексей Коровашко — филолог из Нижнего Новгорода, и в стилистическом отношении их совместное детище лежит на стыке изысканного литературоведения и захватывающего журналистского очерка, сочетая достоинства обоих типов письма. Ироничный, пластичный, метафоричный и вместе с тем убористый и емкий язык — одно из главных достоинств „Повести о нерегламентированном человеке“, поэтому если в процессе чтения вам захочется делать выписки и пометки на полях, не тревожьтесь — это нормально».
«Небольшой сборник рассказов (или, вернее, роман в рассказах) Ксении Букши — вполне достойный повод применить избитую метафору „целый мир под одной обложкой“. Десятки жизненных историй, переплетающихся, пересекающихся и расходящихся в разные стороны, формально объединены траекторией триста шестой маршрутки, на которой герои ездят, которую ждут или просто видят из своих окон. Появившись в одном рассказе в качестве протагонистов, в другом те же персонажи возникают в эпизоде, мелькают на периферии читательского зрения или просто всплывают в разговоре, создавая иллюзию пространства одновременно очень плотного,достоверного и обжитого, и в то же время практически бесконечного, уходящего далеко за горизонт».
«Прямой ответ на многочисленные читательские и критические мольбы о русском романе, который рассказывал бы, наконец, не о прошлом, но о живом и горячем „здесь и сейчас“. В самом деле, трудно представить себе более актуальное, чем сеттинг „Бывшей Ленина“: 2019 год, районный центр Чупов в богом забытой поволжской глубинке, коррумпированная неэффективная власть и — смысловым центром романа — огромная, отравляющая воздух и воду свалка, с которой непонятно что делать, но которая, очевидно, со дня на день начнет убивать людей…»
«„Раунд“ — дебютный роман журналистки, главного редактора телеканала „Дождь“ Анны Немзер (до этого у нее выходила в журнале „Знамя“ небольшая повесть) — как глоток свежего воздуха для отечественного читателя, утомленного бесконечным вскапыванием и перекапыванием каменистой советской делянки. Модная стилистика „вербатим“ (повествование словно бы собрано из фрагментов прямой речи), герои актуальней некуда — от до популярного рэпера с докторской степенью по литературе (поднимите руки, кто не узнал в этом описании Оксимирона), сюжет словно из новостей, сложная нелинейная композиция — и всё это в упаковке из динамичного, подчеркнуто по манере и темпу текста».
«Книга Дмитрия Захарова вышла в серии „Актуальный роман“ и, в общем, вполне соответствует этому несколько расплывчатому определению. В ней есть и вполне явные отсылки к самой жгучей современности, и узнаваемые типажи, и убийственно язвительные зарисовки с натуры (автор сам много лет проработал в государственном пиаре и, очевидно, хорошо знает, о чем говорит). Так, сцена „общественных слушаний“ в рамках предвыборной кампании городского чиновника, решившего на старости лет взять нотой выше и перебраться в Государственную Думу, выглядит одновременно гомерически смешной и неприятно правдоподобной».
«Если немного спрямить и упростить, это роман о том, что в одну человеческую жизнь укладывается несколько жизней. Человек в молодости не тождественнен самому себе в зрелости, а потому взыскивать со старика за поступки, совершенные мужчиной в расцвете лет, не то, чтобы негуманно — просто бессмысленно: грешил один, наказывают другого, и связь между этими двумя едва ли не случайна».
«Алексей Иванов, помимо прочих своих удивительных умений, способен превращать фрагменты подлинной истории в восхитительную, безумную и головокружительную фантасмагорию, обладающую свойством не просто заменять правду, но диковинным образом ее превосходить. Такова уж природа ивановского дарования, что в любом — даже самом гиблом — жанре он ухитряется многократно превзойти любые ожидания: не просто прыгнуть выше заданной планки, но вообще выполнить совершенно иное и неожиданное упражнение, трудно описываемое в рациональных терминах».
«Веселый, бесстрашный (не боится ни обстрела, ни начальства), бескорыстный и при всём том обаятельно ироничный Захар то отправляется в самое пекло „брать языка“, чтобы обменять его на попавшего в плен важного ополченца (спойлер: не возьмет), то несется в Москву ужинать с Моникой Белуччи, то летит в Сербию, чтобы выйти в море на яхте с Эмиром Кустурицей, то пьет водку под задушевные разговоры с простыми деревенскими ребятами из своего батальона, то уместно цитирует Цветаеву, то накрывает вражеские позиции местным — ракетой с ласковым прозвищем „“».
«Не стоит воспринимать мои оценки (сколь угодно резкие или, наоборот, благостные) как приговор книге — оценки эти мои и зачастую только мои. Скорее я бы посоветовала использовать их в качестве азимута, то есть сверяться с моим мнением и калибровать по нему собственное», — наставляет читателя «Таинственной карты» Галина Юзефович.
Нет ничего дурного в том, чтобы не согласиться с мнением именитого критика. Но для этого как минимум нужно прочитать книги, о которых критик говорит. Поэтому — читайте!
Книжная полкаЛитературный критик Галина Юзефович
о любимых книгах
10 книг, которые украсят любую библиотеку
ИНТЕРВЬЮ: Алиса Таёжная
МАКИЯЖ: Фариза Родригес
В РУБРИКЕ «КНИЖНАЯ ПОЛКА» мы расспрашиваем журналисток, писательниц, учёных, кураторов и других героинь об их литературных предпочтениях и изданиях, которые занимают важное место в их книжном шкафу. Сегодня своими историями о любимых книгах делится литературный критик, преподаватель ВШЭ и РЭШ и обозреватель «Медузы» Галина Юзефович.
Галина Юзефович
литературный критик, преподаватель, обозреватель «Медузы»
Если бы я попала
на необитаемый остров с хорошей библиотекой древних авторов,
я бы не заскучала
ни на минуту
Самая, пожалуй, интимная и вместе с тем характерная история про меня и книги относится ко времени, когда мне было лет девять и мы жили с мамой в Тбилиси. Мы переехали туда незадолго до этого, я ужасно скучала по папе и бабушке, которые остались в другом городе, мне не нравились новая школа, новая квартира, и, честно говоря, это вообще было не самое весёлое время в моей жизни. Иногда так получалось, что мне приходилось ночевать дома одной: мамина работа была связана с разъездами и вот этого я боялась больше всего на свете. О том, чтобы просто лечь спать, даже речи не было: сначала я смотрела телевизор до упора, покуда передачи не заканчивались (настроечная таблица для меня и сегодня символ покинутости и тоски), а после приступала к колдовским практикам. Я стелила себе плед на полу в середине комнаты, клала на него подушку, а вокруг выстраивала защитный круг из любимых книжек — ставила их корешками вверх, так что получалась как бы небольшая стенка: «Винни-Пух», «Три мушкетёра», книжки Джеральда Даррелла, баллады Жуковского, английская поэзия в переводах Маршака, «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура» Марка Твена. И только внутри этой магической засеки я могла относительно спокойно уснуть.
На самом деле я и сегодня примерно так живу: любой внешний дискомфорт, любое давление среды я «пересиживаю» в книгах, прячусь туда, как улитка в домик. Например, я ухитрилась просто не заметить «лихие 90-е» — то есть я отлично всё помню, и чёрное безденежье, и как работала в телепрограмме криминальных новостей, и китайские пуховики (зелёные с фиолетовым или фиолетовые с горчичным, уродливее ничего в жизни не видела), но на самом деле я в это время училась на классическом отделении, читала Платона, Лукиана, Фукидида, Вергилия и Проперция, и именно это было в моей жизни главным. Это и была жизнь, а всё, что происходило во внешнем мире, волновало примерно так же, как дождь за окном. Ну да, время от времени под этот дождь приходится выходить — но ведь никто не будет из-за такого всерьёз убиваться, ведь укрытие всегда под рукой.
Вообще, если говорить о книгах более предметно, то фундамент моей личности, какая-то основа основ — это, конечно, античная литература. Думаю, если бы я попала на необитаемый остров с хорошей библиотекой древних авторов, я бы не заскучала ни на минуту — в них, в сущности, есть всё, что я люблю и что для меня важно. У меня до сих пор перехватывает дух от Гомера — мне буквально физически больно читать, как Одиссей встречает в царстве мёртвых свою умершую мать. У меня намокают глаза от Софокла: «Эдип-царь» — это какое-то невероятное эмоциональное напряжение и мурашки, я начинаю реветь, когда просто прокручиваю этот текст в голове, даже читать не обязательно. Я помню наизусть добрую половину од Горация и регулярно их сама себе декламирую. «Аттис» Катулла потряс меня в своё время, как ни один другой текст в мире, ни до, ни после, и я не могу вообразить ничего отточеннее и безупречнее, чем диалоги Платона.
Помимо любви к предмету как таковому обучение на классическом отделении привило мне навык, который определил мою профессиональную судьбу: мои учителя, филологи Николай Гринцер, Ольга Левинская, Николай Фёдоров, Григорий Дашевский, Борис Никольский, Игорь Макаров научили меня, собственно, читать. Я читаю лет с четырёх и, что называется, всё подряд — как говорит няня моих детей, всё, что не приколочено (помню, лет в двенадцать прочла за неделю «Золотую ветвь» Фрэзера, «Зависть» Олеши и «Пармскую обитель» Стендаля — и ничего, как-то всё усвоилось). Но только начав читать древних авторов в оригинале, я поняла, что на самом-то деле читать я не умею — снимаю пенку, считываю какой-то один уровень, а мимо остального глупо проскакиваю и управлять этим процессом не могу. За пять лет учёбы в университете я научилась читать на разных уровнях: могу закопаться в самую глубину текста и разобрать его по ниточке, могу проскользить по поверхности на быстрых коньках, могу прочитать как исторический источник и ещё десятком способов.
Собственно, именно это умение предопределило мой выбор — стать книжным критиком (если в данном случае вообще уместно говорить о каком-то выборе — оно само так вышло): из всего, что я умею делать, читать я умею лучше всего, это моя единственная суперспособность. Сейчас, конечно, мои отношения с чтением изменились: став профессиональным читателем, я читаю не так, как в юности. Меня реже что-то пробирает до слёз, я почти перестала прибегать к мужу в пижаме и зачитывать ему что-то вслух, как бывало раньше — теперь чтобы я прямо дышать от книжки не могла, это должен быть «Письмовник» Михаила Шишкина, или «Стоунер» Джона Уильямса, или «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары. Но зато теперь мне интересна почти любая книга — это гораздо более прохладное, спокойное чувство, конечно, но не менее глубокое. Я с одинаковым удовольствием читаю и какой-нибудь задумчивый естественнонаучный нон-фикшн, и русские романы, и переводные, и детско-подростковые. И это тоже читательское счастье, конечно, хотя и немного другое — не такое острое, как раньше, зато более стабильное: разница примерно как между первой фазой влюблённости и счастливым браком.
Сейчас я читаю три-четыре книги в неделю и ещё пяток просматриваю: что-то откладываю на будущее, что-то бросаю на середине (если понимаю, что писать про эту книгу всё равно не буду), с чем-то просто знакомлюсь. Я читаю книги по большей части до выхода — издатели присылают мне сначала анонсы, а потом и вёрстку книг, которые готовятся к изданию, так что мне не приходится специально бегать по книжным магазинам и что-то там отлавливать. Вот прямо сейчас читаю «Изгоев» Сьюзан Хинтон, которые должны были выйти буквально на днях, и новый роман Михаила Гиголашвили, который должен появиться в начале февраля, а на каникулах рассчитываю прочесть оставшиеся три части «Неаполитанских романов» Элены Ферранте и «Историю одного немца» Себастьяна Хафнера — я давно предвкушала и то, и другое, и вот, наконец, их час настал.
Книжная кухня: Лучшие книги десятилетия
Н. Дельгядо ― Здравствуйте. С вами Наташа Дельгядо, и мы на «Книжной кухне». Сегодня наша книжная кухня находится в Москве, в выездной студии, и с нами литературный критик, преподаватель Галина Юзефович. Здравствуйте, Галина.
Г. Юзефович ― Здравствуйте, Наташа.
Н. Дельгядо ― Сейчас многие издания по вступлению в 2020 год проводят итоги десятилетия. Не так давно в интернет-издании Meduza* был опубликован список 10 лучших книг прошедшего десятилетия, который составлен Галиной Юзефович. Можно сразу с места в карьер: какие основные черты этого десятилетия вы могли бы определить, исходя из этого списка?
Г. Юзефович ― Мне кажется, что одной из важнейших тенденций 10-х годов XXI века стало довольно быстрое размывание границы, которая отделяет художественную литературу от нехудожественной. Раньше мы всегда понимали, что перед нами: публицистика, документалистика или художественный текст. Сейчас всё это оказывается очень плотно связано, интегрировано, и мы не всегда можем уверенно сказать, что вот это – роман-роман, а вот это – не роман.
И присуждение Нобелевской премии по литературе Светлане Алексиевич, каким бы спорным по каким бы параметрам оно ни было, на самом деле фиксирует, как мне кажется, эту важнейшую тенденцию. Вообще Нобелевская премия по литературе как раз тем и занята, что она описывает пространство литературы, она объясняет, что является литературой. И, собственно, объявив, что книги Светланы Алексиевич, которые лежат на стыке художественного и публицистического – тоже литература, она как раз эту тенденцию фиксирует. Мне кажется, что, действительно, мы сейчас живём в то время, когда уже не просто идёт речь о распаде жанров, а идёт речь о распаде таких больших, глобальных литературных категорий.
Н. Дельгядо ― Какие книги, которые находятся на стыке фикшн и нон-фикшн, вошли ваш в список?
Г. Юзефович ― Например, скажем, замечательный, мне кажется, очень важный роман Захара Прилепина «Обитель», который, конечно, в моём рейтинге занял своё место. Это роман, в котором, бесспорно, есть некоторая история, некоторые герои, некоторые, как говорила Алиса в Стране чудес, «картинки и разговоры». Но мы же понимаем, что в этом тексте присутствует огромная, мощнейшая документальная подкладка. Прилепин много работал с документами, с материалами, исследовал архивы, и в результате роман этот очень фактологически достоверен. То есть, на самом-то деле, в некотором смысле его можно читать как такой путеводитель по Соловкам.
Или, скажем, роман Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза», который не является моим любимым романом, но, конечно, его необходимо было включить в этот список, потому что такой редчайший пример стремительной, горячей, искренней народной любви к книге непростой, не примитивной и так далее. В этом романе присутствует помимо художественной составляющей очень большой элемент семейной истории. Яхина, опять же, воспроизвела, восстановила историю своей семьи и переложила её в художественную форму.
Если говорить о книгах, которые, может быть, я не включила бы в главные книги десятилетия, но которые я бесспорно включила в главные книги прошлого года – это, например, книга Николая Кононова «Восстание», которая фактически документальная книга-биография. Биография не очень известного человека, участника Колымского восстания, участника Второй мировой войны – очень колоритной фигуры. Но что делает Кононов? Он её пишет от первого лица. То есть, он просто говорит: «Я». Это настоящая серьёзная биография, но как бы присвоенная. Такого рода вещи, мне кажется, и символизируют вот это изменение большой карты литературы.
Н. Дельгядо ― Были какие-то книги, которые вам не нравятся, но вам вот пришлось включить их в список, потому что они важны для этого времени?
Г. Юзефович ― Я уже упоминала роман Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза», который с чисто литературной, художественной точки зрения, мне кажется вторичным, не вполне готовым. Это дебютная её вещь, в которой очень много, что называется, обещания, но не очень много пока готового мастерства. Я включила в этот свой список 10 лучших русских книг роман Алексея Иванова «Тобол» (я считаю, что «Тобол» – не лучшая вещь у Иванова), просто потому, что мне кажется, что Алексей Иванов – настолько важный писатель для своей эпохи и вообще для русской литературы сегодня, что его присутствие в этом списке совершенно обязательно.
Н. Дельгядо ― Как вы формулировали для себя критерии важности, значительности книги?
Г. Юзефович ― Понятно, что это всегда в значительной степени интуитивно. Трудно взвесить, обмерить книги, они плохо поддаются формальным количественным оценкам. Понятно, что если это, скажем, книга Михаила Шишкина «Письмовник», которая вышла в самом начале десятилетия в 2011 году, которую я тоже, конечно, включила в список – про неё уже всё понятно. Это книга, которая очень глубоко вросла в русскую культуру. Конечно, любой список всегда фрагментарен, всегда произволен. Это скорее некоторый способ очертить контуры, чем предложить какую-то окончательную иерархию и картину.
Н. Дельгядо ― Юрий Тынянов говорил, что современники имеют право на ошибку. Может быть, мы выбираем сейчас какие-то списки, а рядом ходит никем не замеченный Платонов. Да и, скажем, Цветаеву не считали гениальным поэтом при её жизни. Отдавая должное вашему литературному чутью, вот если через 50 лет кто-то останется из современной литературы в общественном пространстве – может быть, это будет Самуил Лурье? Кого бы вы назвали? Потому что, например, моего любимого романа «Изломанный аршин» далеко нет ни в одном списке.
Г. Юзефович ― Вы знаете, я никогда не делаю таких прогнозов. Мы исходим из того, что как-то изменится оценка литературы, а ведь на самом деле изменятся люди. Я не могу предугадать, что будет казаться привлекательным людям с 2050 года. Но я позволю себе выразить осторожное сомнение в том, что где-то ходят невидимые Платоновы. Невидимость Платонова была всё-таки обусловлена очень жёсткой тоталитарной системой, в рамках которой существовала литература его времени.
Н. Дельгядо ― А есть какая-то у вас любимая книга, которую, наоборот, вы не включили в список?
Г. Юзефович ― Да, у меня есть книга, которую я не включила. Я всячески пыталась её туда упихать. Это книга Евгения Чижова «Перевод с подстрочника», которую я очень люблю, которая мне кажется невероятно значимой, глубокой, мудрой, необычной и вообще, какой-то очень важной в том числе и для нашего времени. Но тут мы возвращаемся к тому, о чём я говорила: что все списки – это некоторым образом искусственная конструкция. И в какой-то момент понимаешь, что ты должен выбрать.
Я выбирала между «Заххоком» Владимира Медведева, уже упомянутым романом Гузель Яхиной «Зулейха открывает глаза» и романом Евгения Чижова, потому что все они, в некотором смысле, посвящены постколониальной рефлексии. При выборе между этими тремя вещами… То есть, три не влезало, можно было взять две для того, чтобы список был хоть сколько-нибудь репрезентативным, отражающим многообразие литературы этого десятилетия. Мне пришлось пожертвовать Чижовым, хотя я об этом очень жалею.
Н. Дельгядо ― Каждая из этих книг замечает что-то своё в окружающей действительности. Что замечает «Июнь» Дмитрия Быкова? Почему он так важен?
Г. Юзефович ― Мне кажется, что «Июнь» – это книга, в которой есть одновременно две очень важные линии. С одной стороны, это честная книга про канун Второй мировой войны – честная в том смысле, что в ней нет попыток искусственно привязать её к нашей современности, нет такого унизительного подмигивания, когда читателю говорят: «Нет, читатель, мы говорим тут не про Гитлера, мы говорим совсем про другого человека, а ты догадайся». Вот этого всего там нет. И это настоящая повесть про живых, тёплых, глубоких, разнообразных людей.
А с другой стороны, очень такими неявными, аккуратными штрихами Быков притягивает это время к нашему, показывая вот это глубинное сходство между интеллигенцией, которая накануне Второй мировой войны фактически её ждёт, она её приближает, она хочет, чтобы «бомбануло». «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Вот этот девиз, под которым в некотором смысле живут все герои «Июня» – он же на самом деле очень близок и нашему времени, когда нам всё время хочется какого-нибудь глобального взрыва. Пусть уж долбанёт, чтобы только не вот это вот всё.
Н. Дельгядо ― Частый вопрос: а почему здесь нет Сорокина? Вроде как, в «Дне опричника» товарищ Китайскую Стену предсказал, и все очень активно это обсуждали.
Г. Юзефович ― По очень формальному признаку: «День опричника» не влезает в это десятилетие, это 2009 год. Я бы с большим удовольствием взяла бы какую-нибудь книгу Сорокина, но мне искренне кажется, что в этом десятилетии у Сорокина не вышло ни одной важной книги. «Теллурия» ничего так, «Метель» милая, «Манарага» забавная. Но, конечно, если бы «День опричника» влезал по хронологическим рамкам, он был бы здесь.
Н. Дельгядо ― А можно какую-то тенденцию заметить, какую-то разницу между списком российских и иностранных книг?
Г. Юзефович ― Разница огромная, потому что в сфере иностранных книг выборка ещё гораздо менее репрезентативная. Иностранных книг несопоставимо больше. У меня был список из, не знаю, 150 книг, без которых вообще никак, и вот их пришлось как-то упихать в 10. Поэтому он уж совсем произвольный, поскольку в нём приходится выбирать между красным, круглым и норвежским бесконечно. Я попыталась выбрать книги, которые, как мне кажется, для этого десятилетия были симптоматичны. Например, в этом десятилетии наблюдается новое рождение триллера: он внезапно возвращается, причём возвращается в совершенно новом качестве. Основоположница этого тренда – Гиллиан Флинн и её романы «Исчезнувшая» и «Острые предметы». Это мощная психологическая проза, при этом упакованная в формат триллера.
Я взяла «Неаполитанский квартет» Элены Ферранте – это книга, которая, как мне кажется, вернула жизнь в пространство литературы условно «женской». Это роман, который в пересказе выглядит как мыльная опера, как сериал; при этом – миллионные, миллиардные уже, я думаю, продажи по всему миру. Такого масштаба феномены редко бывают на пустом месте.
Конечно, например, я включила в этот список не очень любимую мною книгу Юваля Ноя Харари «Sapiens» – нон-фикшн про историю человечества. У меня к ней очень много претензий, но если говорить о книгах, повлиявших на людей 2010-х годов и определивших это десятилетие, то, конечно, без Харари нельзя. И я, понятно, не могла не включить, скажем, роман Донны Тартт «Щегол». Я взяла для этого списка роман Ханьи Янагихары «Маленькая жизнь» просто потому, что это был роман, о котором на протяжении двух лет говорил весь мир; роман, который впервые в таком объёме вскрыл и вынес на поверхность тему травмы, тему того, как на самом деле эта травма живёт внутри человека и внутри общества.
Н. Дельгядо ― Спасибо большое, Галина. С нами была Галина Юзефович, литературный критик, преподаватель. Мы говорили о списке 20 лучших книг десятилетия, составленном Галиной, который вывешен в интернет-издании Meduza, и вообще о лучших книгах. Над программой работали журналист Татьяна Троянская, звукорежиссёр Галина Курылёва и я, автор Наташа Дельгядо. Всего доброго. Читайте.